Цвет боли. Красный - Страница 56

Я с сокрушенным вздохом киваю:

— Dura lex, sed lex (Суров закон, но это закон).

Брови Ларса ползут вверх, он протягивает ко мне руку:

— Такая покорность и такое знание латыни не могут не тронуть. Иди сюда, я подвинусь. И объясни, откуда ты знаешь латынь.

Вот так, и у меня есть чем удивить! Я сама скромность, а потому остаюсь на краешке своего кресла. Не объяснять же ему, что этими двумя фразами мои познания латыни и ограничиваются.

Рука Ларса хватает за лодыжку:

— Стащить тебя за ногу? Иди сюда.

Подчиняюсь приказу не без удовольствия.

— Ты всегда такая строптивая?

Я только хмыкаю.

— А как покорности добиться?

— Только лаской.

Сказала и покраснела. Опасные игры, опасные разговоры, но нам обоим нравится. Вопрос только в том, чем все закончится и как скоро.

— А разве я не ласков? Уж так стараюсь, но ты сама ко мне в спальню не приходишь, меня не приглашаешь…

С этими словами он сажает меня к себе на колени, правой рукой обхватив меня за спину, а левой, не теряя времени, ныряет под рубашку.

— Ларс!

— Да, дорогая?

Обезоруживающее «дорогая»… Он словно чуть удивлен и озабочен моей реакцией одновременно.

— Почему ты меня так боишься? Если бы я не мог держать себя в руках, давно бы изнасиловал, но я же держу. Нет, чтобы оценить усилия…

Его рука по-хозяйски играет с моей грудью.

— Ларс, перестань, пожалуйста.

Я умоляю не потому, что боюсь его, я боюсь себя.

— Неприятно? — мурлычет он мне на ухо.

Я задыхаюсь и от движения пальцев, и от шепота.

— Приятно.

— Тогда терпи. Я сейчас еще целовать буду. — Пальцы уже расстегивают рубашку. — А будешь сопротивляться, совсем раздену.

Теперь над моей грудью колдуют его губы. Не знаю, как долго длится сладкая мука, противиться которой у меня нет никаких сил. Невольно я выгибаюсь дугой от избытка ощущений. Его пальцы берутся за пояс джинсов…

Вдруг он резко пересаживает меня на пол и почти бросается к камину — подкладывать полено.

— Вот как опасно заниматься латынью с сексуальным маньяком…

Опомнившись, я торопливо застегиваю рубашку. Не оглядываясь, понимаю, что он излишне долго возится с камином, вороша и вороша поленья.

Когда Ларс возвращается к креслу, он уже взял себя в руки. Как жаль…

— Ты любишь Хуго Альвена?

— Шведскую рапсодию?

— Не только. — Ларс вдруг хитро прищуривается: — Сходи, оденься-ка потеплей, это надо слушать на берегу. Встретимся внизу, только надень свитер и носки. Ты сегодня уже обедала, тащить на руках будет тяжело. Иди, иди.

Что за непостижимый человек! Серьезность вперемежку с насмешкой и лукавством. И это после страстных поцелуев моей обнаженной груди!

В своей комнате я тихонько трогаю грудь, которая продолжает гореть. Конечно, мне до смерти хочется, чтобы он перестал сдерживаться, но не скажешь же ему это прямо в лицо? К тому же цель моего визита… несколько иная… Черт бы побрал эту Анну и Оле! С другой стороны, если бы не они, я никогда не встретила бы Ларса Юханссона.

Я вздыхаю: неизвестно еще, к чему эта встреча приведет. Поиграет со мной, как с котенком, и выбросит за дверь. Как он сказал, восемь дней и ни днем меньше? А через восемь будет другая? Я с тоской вспоминаю, что этот срок заканчивается совсем скоро. Но что я могу поделать, не вешаться же ему на шею? Если повешусь, спокойно снимет, развернет в сторону причала и поддаст рукой, чтобы быстрей бежала к яхте.

Я ничего не могу поделать ни чтобы подтолкнуть Ларса, ни чтобы остаться рядом с ним надолго.

Одеваюсь и спускаюсь вниз. Ларс ждет меня с наушниками в руках.

— Перчатки взяла? И шапку надень.

Строго проследив, чтобы я была укутана от ветра, он ведет меня на улицу. Ветер без снега, но весьма ощутимый. Ларс машет рукой обеспокоенному Жану:

— Мы на часок, постоим на мысу.

Рядом с Ларсом я готова час мерзнуть на ледяном ветру даже полуголой. Он крепко берет меня за руку и действительно приводит на самый мыс.

Порывы ветра вздымают волны. Сегодня погода явно не для плавания. И не для стояния на мысу. Пока не холодно, но я понимаю, что за час просто околею, несмотря на свитер и капюшон.

— Вот здесь. Наушники…

Одни мне на голову, вторые ему, я поняла, что слушать мы будем одно и то же. Ларс расстегивает свою куртку и прижимает меня к себе спиной, укутывая. Я зачем-то храбрюсь:

— Мне не холодно.

Его рука приподнимает мой наушник.

— Тебе неприятно, когда я обнимаю?

— Приятно. Я думала, ты решил меня согреть.

— И это тоже.

В наушниках начинает звучать музыка.

— Это четвертая симфония Альвена, «На краю архипелага». Слышала?

Я слышала, но никогда вот в таких условиях, когда свищет ветер, в лицо летят мелкие брызги от разбивающихся о камни волн. Руки Ларса запахнули на мне его куртку и крепко обнимают, его подбородок касается виска, я чувствую это сквозь ткань капюшона.

В наушниках словно из небытия возникает женский голос. Далеко-далеко… такое ощущение, что он слышится из-за того острова, что виден на горизонте… Ларс прав, то, что написано в море, надо слушать там же. Конечно, Альвен писал не прямо в море, но его душа в это время точно парила над волнами. Никакие лучшие залы с самой замечательной акустикой не способны передать ощущение, которое рождается при согласовании звука и волн. Мало того, природа словно подчиняется аккордам из наушников — когда нужно, ветер вдруг затихает и море у ног лишь слегка перекатывается, играет водой, а потом, согласно звукам, взрывается и швыряет на камни очередную волну, которая разбивается тысячами отдельных капель. При каждом таком приступе неистовства в лицо летят ледяные брызги, вода под ногами пенится от ярости… Я жадно вдыхаю эту ледяную морось всей грудью, ноздри раздуваются, тело напрягается, словно отвечая на вызов ветра и моря.