Цвет боли. Красный - Страница 4

Вообще-то, это не его дело — осматривать место преступления, но Микаэль разрешил своему подчиненному Дагу Вангеру задержаться сегодня утром, а потому выполнял его обязанности. Вангер уже звонил, должен вот-вот подъехать. Микаэль Бергман вздохнул, настроение и аппетит испорчены на весь день, но кто же мог знать, что здесь его ждет самое неприятное. С детства, после того, как увидел повесившегося соседа, самоубийц не переносил.

Бергман отправился на кухню, делая вид, что желает еще раз осмотреть оставшуюся на столе посуду… Ничего особенного — недопитая бутылка вина, пара фужеров, чашки, остатки пиццы…

Специалист «по пальчикам» отрицательно помотал головой:

— Нет, только ее пальцы.

— Но выпивали двое?

— Скорее ждала кого-то, второй фужер не тронут. И чашка тоже.

— Странно — пить рано утром.

— Пила вечером, пиццу ела тоже.

Наконец появился Даг Вангер, увидев труп, даже присвистнул:

— Самоубийство?

— Скорее несчастный случай. Самоудушение. Следов борьбы никаких, чужих пальчиков пока тоже.

Даг отправился опрашивать соседей, которых и было-то немного. Дом маленький, всего по две квартиры на каждом из трех этажей, в одной не живут, в двух тугие на ухо пенсионерки, соседка, что обнаружила труп, тоже ничего не видела…

Немного погодя приехали медики, констатировали смерть от удушья, забрали труп.

Инспектор вздохнул:

— Глупая смерть…

— Да, — отозвался старший команды медиков, — она умирала мучительно. Документы есть? Родственники будут опознавать тело?

— Пока не знаем, есть ли родственники. Жила одна.

Наконец, осмотр и опрос закончены. Бергман и Вангер с облегчением покинули квартиру. После увиденного даже хмурое небо показалось приятным. Все познается в сравнении.

Можно возвращаться в отдел и, оформив бумаги, сдавать дело в архив. Инспектор еще не знал, что это лишь первая из нелепых смертей женщин.

Но сразу уйти не удалось.

— Чертовы газетчики! Откуда они узнали?!

У дома уже крутились двое, у одного в руках камера, у второго микрофон.

— Инспектор, это самоубийство или убийство?

— Кто пустил сюда репортеров? Перестаньте снимать, еще ничего не понятно, а вы уже делаете репортаж!

Но избавиться от журналистов не удалось, пришлось обещать, что полиция непременно все расследует в ближайшее время и обязательно расскажет общественности о том, что произошло и кто виноват, если действительно виноват.

Бергман говорил нужные слова, прекрасно понимая, что сенсацию репортеры не упустят, уже через час Стокгольм будет знать о трагедии все подробности, включая и те, которых просто не могло быть. Но Микаэль давно уяснил, что воевать с шустрыми газетчиками себе дороже, они часто путают свободу слова с вседозволенностью, привлечь за безответственную болтовню удается крайне редко, остается либо не замечать, либо минимизировать вред, давая исчерпывающую информацию. Поскольку второе далеко не всегда возможно и нужно, оставалось первое.

— Пусть себе сообщают, — проворчал он, втискиваясь в машину Вангера. — Черт! Когда ты купишь нормальную машину?

— Мне хватает этой…

Можно бы поехать на более просторной служебной, на которой прибыл на место происшествия, но Бергману хотелось поговорить с Вангером, разговор личный, и в кабинете на него не будет времени.

* * *

Утром в субботу на улицах никого, кроме разве таких же бегунов, как я да хозяев собак, выводящих своих питомцев на прогулку. Вот и хорошо, вот и славно. Это не галдящий Норрмальм, где круглые сутки на улицах, больше похожих на проходы в «Галерее», толпится разношерстная публика.

Моя мама, наоборот, любит толчею и называет меня старушкой, обожающей деревню. Мама моложавая и очень активная. Чтобы только перечислить общественные организации, в которых она принимает участие, понадобилось бы немало времени. И в голове у нее компьютер, потому что помнить расписание всех мероприятий и имена всех сотрудников обычный человек не способен.

А я больше похожа на бабушку…

В окне первого этажа девочка приветственно машет мне рукой. Эта девочка — инвалид, она с раннего утра сидит в коляске перед окном, и если мимо проходит или пробегает кто-то хотя бы внешне знакомый, улыбается и поднимает тоненькую, почти прозрачную ручку.

Я знаю, что ей нужно, а потому машу в ответ, потом показываю, будто обнимаю малышку, та заливается счастливым смехом. В комнате появляется ее мать и тоже приветствует меня.

Много ли человеку надо? Этой малышке — видеть людей на улице и махать им рукой, ее матери улыбка на лице ребенка, а мне их ответная доброта.

Дважды сбежать и снова подняться по Лестнице Последнего Гроша, в очередной раз убедиться, что лучшего вида на город, чем с площадки рядом с рестораном «Херманс» на Катаринавагэн, не сыскать, хотя туристические каталоги называют другую — с террасы Мосебакке или хотя бы с площадки уже недействующего лифта Катаринахиссен — и отправиться обратно. Пусть туристы фотографируют открыточный Стокгольм с положенных мест, у меня есть свой, любимый и знакомый до каждого камешка под ногами.

Прохладно, пасмурно, но воздух свеж и напоен влагой. Замечательно! И вид прекрасный.

Рядом с домом:

— Хорошо выглядите, фру Сканссон…

Она фрекен, но намекать на несостоявшееся замужество не стоит, потому обойдемся «фру».

— Да уж, не жалуюсь.

Чтобы скрыть улыбку и не дать излиться словесному потоку фру Сканссон, я наклонилась к ее терьеру: